Судьбу не выбирают.
Чертов тупой бред для тех, кто обделен волей и всякой способностью действовать, бред для слабаков, идиотов и трусов. Для тех, на кого и внимание-то обращать не стоит, для тех, кто времени не стоит.
Джеймс Барнс бы с удовольствием рассмеялся в лицо тому, кто сказал бы эти слова при нем. Судьбу не выбирают. Черта с два.
Судьба – злобная, завистливая сука, проклятая неудачница, наотмашь бьющая тех, кто достоин высших благ; как дешевая проститутка, готовая обласкать подонка, у которого в кармане пара помятых купюр затесалась, но даже не глядящая на действительно хорошего человека, отвергающая по умолчанию, из неспособности оценить по достоинству. Джеймс Барнс ненавидит судьбу.
Холодная вода бьет из крана слишком сильным напором, крупные капли оседают на футболке; Барнс смотрит, как темнеет серый хлопок и улыбается горько – наверное, то же происходит с ним, с его душой каждый гадкий день, что он проводит на базе «Гидры». Только те пятна грязи, что впечатываются в некогда светлый образ бруклинского парнишки, не высохнут ни через десять минут, ни через десять лет. От них не избавиться никогда.
Ему здесь не место – это факт, навязчивой скользкой змеей ворошащийся в сознании. Ему здесь не место – в одной короткой фразе, оказывается, можно всю жизнь человека уместить. Ведь Барнсу и правда не место: в этом мире, где нет давно никого из тех, кого он знал и любил, ни в штабе ненавистной ему организации, не в омерзительном каждой ниточкой костюме, алый спрут на котором гадкими щупальцами обнимает словно. А на деле – душит; Джеймс именно так и чувствует, последнюю пряжку затягивая.
Ему было не место и в костюме национального героя, щит в руках лежал неправильно, неуверенно; тогда, в сорок четвертом, когда звание и роль на плечи взвалили обузой, неподъемным грузом, не спросив даже – готов ли, выдержишь? Барнс был не уверен в том, что ответ вышел бы положительным. Но справился – со всем. Тогда и спустя семьдесят лет, очнувшись в двадцать первом веке. Справился, с разномастной шайкой новоиспеченных Мстителей за Нью Йорк сражался и когда рыжеволосая Вдова, глядя сочувствующе из-под пушистых ресниц, Дело №17 на стол положила, выбивая землю из-под ног, весь дух вышибая.
Стив жив.
Счастье и радость смешались с болью осознания тогда, переплелись тесно – не расцепить, - разум затуманили багряно-грязной пеленой, жаждой отомстить каждому, кто причинил этому человеку хоть каплю боли. И понимание росло с каждой прочитанной строкой: решишься действительно сделать это – в крови искупаешься весь. Был ли Барнс готов к этому? Настолько, насколько можно быть готовым в змеиное логово добровольно нырнуть.
Стив жив, его можно вернуть. Да только «можно» никогда не означало «будет легко».
Барнс в мутное зеркало смотрит внимательно. Собственные глаза кажутся бесцветными – не серыми даже, именно так. Бесцветными. Под веками тени залегли словно, скулы заострились, неприлично – по-девчоночьи, в детстве Стив смеялся, - яркие обычно губы казались почти обескровленными. Не лицо – маска чертова; агента «Гидры», человека без принципов, того, кто друзей предал, весь мир предал, завербовавшись в организацию, этот мир желавшую на колени поставить. Стыд и позор тебе, Капитан Америка.
Ему поверили – много месяцев назад. Обрадовались почти, так и не распознав лжи и целей, несмотря на ряд допросов; за методы, используемые на них, даже в Советах сочли бы больным садистом. А ему поверили; как смешно.
Барнс улыбается криво собственному отражению и придирчиво ремень щита на плече расправляет; вес матово-черного диска за плечами привычен уже. И это – тоже смешно, до истерики, до нездорового оскала. Джеймс не хочет видеть себя таким.
Джеймс не хочет, чтобы таким его видел Стив; не стоит и врать – самому себе хотя бы. Незачем. Легче признаться, зубы стиснуть и напомнить в который раз – ради этого Барнс все затеял, ради этого раздавил себя, приказы от голов спрута выполняя, ради этого дня.
К Зимнему Солдату допускают не каждого; нужно заслужить. Но Капитан Америка – Капитан Гидра, Джеймс, научись произносить это хотя бы про себя, - отличиться сумел, чтобы теперь по гулким коридорам по правую руку от Александра Пирса шагать.
- Если это задание пройдет гладко – ты будешь работать с ним и дальше. Вы должны быть успешны.
Барнс коротко кивает, позволяя себе скупую улыбку, - правильный мальчик, хороший мальчик, уважающий прямое начальство, благодарный за возможность послужить цели организации. Капитан ненавидит эту мантру, повторяемую каждый день – утром и вечером, чтобы установка, не приведи боже, не сломалась, не дала сломаться самому Баки.
- Я уверен в том, что все пройдет отлично.
Ложь – ровная, лаконичная, не прикопаешься. Но ложь. Джеймс не уверен в успехе того, что сделать собирается.
Он не смотрит на машину почти, оказываясь в зале, - ненавязчиво спиной к ней поворачивается, взгляд на Пирса обращает, внимательность, интерес имитирует привычно успешно. Александр верит; Джеймс Александра ненавидит – знает, что именно этот человек последнее десятилетие команду прожарить Стиву Роджерсу мозги отдает, а дальше – код зачитывает. Барнс знает – Александр Пирс станет первым, кому он сломает шею собственными руками, как только до Стива достучится; или же в могилу соседнюю ляжет, если Капитана раскроют и устранят раньше.
Шаги доносятся из коридора; у Баки Барнса пульс подскакивает на пару тактов. Не измениться в лице, не дернуться, обернуться неспешно, спокойно и совершенно буднично – это все титанических усилий стоит.
Джеймс смотрит на человека с металлической рукой. Смотрит – и не видит Стива. Узнает смутно знакомые до боли черты лица, а видит – куклу. Определенно, Джеймс ненавидит «Гидру» и все, что связано с ней.
- Приступайте, - голос Пирса доносится, словно через пелену; Барнсу хватает двух секунд, чтобы заставить себя отвести взгляд от Стива, пугающей машины и снующих техников. – Порядок? – Александр щурится – казалось, обеспокоено, но Капитан-то знает – недоверчиво. Подвох, причину ищет.
Баки ему такой радости не доставляет. Улыбается сдержано и кивает, расправляя плечи:
- Разумеется.
Пирс кивает в ответ; Джеймс улавливает, как его плечи расслабляются незримо. И каменеет в следующий момент, когда электрический треск с чужим криком мешается воедино.
Это – слишком, это – недопустимая жертва. Барнс ненавидит себя за то, что помешать, предотвратить, чужую агонию прервать не может; за то, что сам счел этот раз – последний, для этого он все сделает, - допустимой жертвой. Какой же он…
- Сегодня – ты, - …закончить мысль не получается.
Капитан на протянутый открытый блокнот смотрит с удивлением, глаза на Пирса поднимает. Спрашивает одним взглядом – правда?
- Ты уходишь с ним на задание. Ты контролируешь. Ты читаешь код. Все просто.
Александр улыбается, словно на фоне и не испытывает нестерпимую боль человек, а Баки знает – это еще одно испытание. Самое, наверное, жестокое; куда хуже памятных допросов.
Он берет блокнот, отмечая про себя отрешенно – надо же, руки даже не дрожат. Он говорит почти без акцента – знал, тренировался, готовился; уверен был, что его заставят сделать это – однажды. Не прогадал.
А у Стива взгляд блеклый, отстраненный. Без нотки узнавания; это очевидно больно. Джеймсу хочется закричать, но вместо этого он медленно захлопывает блокнот и холодно, механически сообщает:
- Убийство, Солдат. Без свидетелей.
Пальцы нащупывают тонкую папку – фотографии, краткие данные, координаты. Три человека, чьи жизни должны оборваться скоро. Три человека, которых, быть может, Джеймсу Барнсу удастся спасти вместе с его другом.
Сзади одобрительно хмыкает Пирс, когда Баки передает открытую папку. А у Капитана внутри обрывается еще одна ниточка, когда Стив Роджерс остается совершенно равнодушным и лишь кивает покорно.
«Гидра» заслуживает биться в долгой, отвратительной агонии, пока Барнс будет методично давить ее головы. Лишь бы все получилось.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2nxXb.png[/AVA]
