Когда что-то плохое происходит с друзьями – это, оказывается, плохо. Очень плохо.
Уоррен испытал это впервые – на его памяти, конечно, - в тот день, когда Питер пропал из школы, и профессора да студенты всполошились, пытаясь отыскать, вернуть. Школа тогда затихла словно бы на недели, ушло привычное для подростков веселье; запал словно закончился. У Ангела – тоже.
Тот случай оказался блеклой тенью того дня, когда из Башни Старка пропал Курт Вагнер, - по крайней мере, для Уоррена. Синий, как оказалось, действительно успел стать другом; со странностями, раздражающим иногда до летящих во все стороны металлических перьев, но… другом. Даже слово Ангелы сперва новым казалось, непривычным; немудрено это, наверное, если рассказанное ему о годах в подпольном клубе – правда.
Хотелось сделать что-то – спешить, искать, выручать; старшие запрещали настрого. Это… раздражало? Наверное; но больше – злило. Да только едва ли сильнее того факта, что кое-кто из студентов, все же, ослушавшись всех наставлений, сбежали из Башни; без Уоррена. Даже не позвали. Должно было быть обидно, наверное; только слепой в школе не замечал того, как Ангел за Вагнером присматривал, гоняя идиотов, догадывающихся шутить о цвете кожи или хвосте. Обидно не было. Только… злость, опять же, и растущее с каждым чертовым днем – часом, Уоррен, мог бы и признаться себе, в конце-то концов, - волнение.
Все это кануло в Лету, стоило новости о том, что синий вернулся в Башню вместе с горе-спасателями, разлететься. Уоррен, пожалуй, давно так быстро не бегал по лестницам, срываясь через несколько ступенек, крыльями задевая несчастные перила да стены; лифт, казалось, на этаж, отведенный студентам, полз целую вечность.
- В порядке?
- Цел, парень?
- Как чувствуешь себя?
Разнобойный шум голосов доносился откуда-то из ангаров, сливаясь в один невнятный, незначительный звук. Уоррен затормозил резко, почти влетев в толпу знакомых уже людей, заставив парочку студентов отшатнуться от неловкого взмаха опасных крыльев. Ближе – не подошел, не мешал подоспевшим медикам; хотя, может, и хотел. Сам уверен не был.
- Вот вечно ты в неприятности попадаешь, - выдыхает Ангел – ворчливо, меж светлыми бровями недовольная морщинка появляется. Уоррен руки на груди скрещивает, облегчение прячет, сверлит недовольным взглядом. – Ты… как? – голос тише становится на полтона; от схлынувшего враз волнения – Курт помятый, конечно, перепуганный, кажется. Но живой и, вроде, целый.
Это определенно хорошие новости.
- Давай-ка, в медблок, - миловидная рыжая медсестра улыбается Вагнеру сдержанно. – Осмотреть получше надо, проследить за состоянием.
Толпа расступается; Уоррен – неохотно, конечно, - тоже отступает, пропускает Курта и медиков. И вслед смотрит уже теплее, спокойнее; улыбается даже - едва заметно.

* * *
В медотсеке Уоррен появляется к вечеру – в непривычно мешковатой толстовке; идет медленно, словно пошевелить что-то боится. Медсестра провожает его полным недоверия взглядом, но в палату пускает, все же; причин не пропустить нет – не режимное же, черт его возьми, учреждение.
Расслабляется он, как только закрывает за собой дверь; под толстовкой шелестит что-то. Что – становится понятно, когда парень пару упаковок маршмеллоу достает с победным видом.
- Задолбали, - фыркает Уоррен, на свободную часть кровати падая и ловко перебрасывая упаковки Курту. – «Нельзя» да «нельзя»… Будто навредит. Держи.
Он смотрит внимательно; улыбка натянутая немного, трогает только губы, а вот до глаз – не добирается.
- Можешь рассказать, что там случилось. Если хочешь, - Ангел неловко плечами ведет; и сталь крыльев блестит, переливается причудливо в свете ламп.

Отредактировано Warren Worthington III (2017-01-05 21:27:11)

Приятно, когда тебе кто-то рад, когда улыбается искренне, просто так... Потому что ты – это ты, без посторонних причин. Уоррен уверен почти – это нечто новое для него, непривычное; словно раньше такого не бывало или же забылось давно, стерлось из памяти еще до того неудачного боя на арене, из-за которого воспоминания были теперь вне зоны досягаемости. Та история, которую Ангел о себе знал, такого вовсе и не исключала.
- Не за что, - Уоррен улыбается неловко, ведя плечами – вовремя спохватывается, правда, когда острый край пера задевает бортик кровати, и крылья с тихим металлическим гулом вновь складываются за спиной, прячутся острые, опасные грани. – Да медики, кажется, не очень-то и рады поздним посетителям. Но когда люди видят это, - Ангел легко кивает на виднеющийся из-за спина край крыла – то ли с сарказмом, то ли с легким раздражением или даже обидой, - то как-то не решаются отказывать.
Уоррен смолкает на секунду; взгляд метнулся в сторону, губы дрогнули – сложно поджать хотел, - но это замешательство быстро сменяется привычной для всех наглой, хитрой немного улыбкой. Черт его знает – сколько в ней искренности вообще, - не разберешь.
- Неважно это, - заключает он – почти легкомысленно. – Главное, что впустили. Тебе не так скучно будет. Больницы – ужасное место, - Уоррен кривит губы слегка, выражая все, что он об этом месте –и больницах в принципе - думает; а после – непринужденно приваливается плечом к стене, устраиваясь удобнее на своей части кровати, - показывает словно, что собирается здесь надолго задержаться. Ангел и правда собирается, непротив и ночь здесь просидеть, если медики не будут очень уж шуметь да надоедать.
Он Курта не торопит, не настаивает даже – ждет молча, голову на бок склонив, глядя внимательно. Чужие эмоции – это сложно, не угадать иногда, когда и как стоит себя повести; или, может, Уоррен просто ни с кем не может такой близостью похвастаться, чтобы нужные слова, предназначенные другому, вот так просто на ум пришли. Потому, наверное, он и молчит, когда – неуверенно немного, надеясь, что эта неуверенность и сомнения не очень заметны – протягивает руку и накрывает чужую, сжимая на секунду.
- Ты не виноват, - негромко замечает Ангел; просто в словах Курта чудится чувство вины – лишнее совершенно. – Я думаю, этим ребята – Мстители – придумают, как исправить все и не дать воспользоваться образцами. Не думай об этом.
Это рационально, конечно, да только Уоррен и сам-то не уверен, что, окажись он на месте Вагнера, не переживал бы из-за того, что его кровь может быть использована во вред людям или мутантам. Да точно ведь переживал бы, и вряд ли какие-то слова могли успокоить.
- Эй, - Ангел хмурится слегка; у Курта поза защитная, так отгораживаются – Уоррену это иррационально не нравится. – Мне жаль, что с тобой такое случилось. Я… хотел помочь. Но твои друзья, кажется, подготовлены к… такому получше меня. Хорошо, что хоть у них все получилось, - в голосе проскальзывает плохо скрываемая обида, смешанная со злостью – оные направлены вовсе не на Курта, разумеется, и Уоррен с удовольствием прописал бы себе пару подзатыльником за несдержанность; а обещал ведь себе, когда шел в медблок, что не станет портить настроение такими вот всплесками.
Ангел вздыхает тяжело, руку убирая, колеблется недолго – секунды какие-то, прежде чем придвинуться ближе, закинуть руку на плечи, привлекая к себе немного неловко, а после – полноценно уже обнять. Это – жест поддержки; так же ведь друзья делают, верно? Так делали ребята из школы днем, в гостиной на тридцать-каком-то-там этаже, пока сам Уоррен стоял в стороне. Ну, что же, лучше поздно, чем никогда.
- Больше такого не будет, - с уверенностью говорит он. – Никогда, - вместо обещания – глупого, максималистского совершенно, - не допущу.

Правильно поступать – это талант, наверное. Это объективно приятно – из-за ощущения удовлетворения, возникающего внутри после, из-за ободряющих, одобрительный улыбок близких и не очень после… Поступать правильно – хорошо, это для хороших людей.
Но только откуда Ангелу об этом знать? Он, как не старайся, все, казалось, делает не так – потому что вместо улыбок, достающимся другим так часто, получает чертову настороженность да отстраненность; потому что чувство удовлетворение – все из-за того-то – давно забылось и попросту посещать перестало. Грустно, конечно, но переживаемо. Все переживаемо – дистанция, какая-то ненормальная мертвая зона вокруг него, излишек вежливости в чужих словах… Всему этому можно найти – придумать, на крайний случай, - объяснение.
А вот откровенному страху – нет. Уоррен не понимает, искренне не понимает причин, на Курта смотрит удивленно и, наверное, немного обижено – зачем, за что, где я ошибся? – когда, не споря, отодвигается, а после и вовсе встает торопливо с кровати, примирительно руки вскидывает и отходит назад, к стене. Крылья рефлекторно дергаются, выдают нервозность, металлические перья лязгают неприятно, когда левое крыло задевает стол; Ангел почти шипит на эту чертову часть себя, и одним богам известно, сколько сил требуется, чтобы успокоиться.
Хоть один из них должен быть спокоен, правда?
- Курт, я… отошел, - хрипло, сбивчиво звучит – для самого себя непривычно, словно болен, честное слово. – Отошел, видишь? Я не буду… Не хочешь – не буду.
Уоррен хочет понять, правда; несмотря на то, что оттолкнули – и не только физически ведь, слова не меньше ранят, - так явно, не спишешь на недопонимание. А хотелось бы, наверное.
Он хочет понять – и очень старается. Отголоски здравого смысла очевидные причины замечают, улавливают, как у Вагнера голос дрожит едва заметно на чертовом «посмотри». И Уоррен улыбается – глупо немного, все еще растеряно и словно бы с надеждой. Она же последней умирает, верно?
- Я смотрю, - заверяет терпеливо – откуда только терпение взялось? Это не самая сильная сторона Уоррена ведь. – Смотрю. И вижу… хорошего парня. Ты умудрился очередной кошмар пережить, а думаешь о том, чем это для других обернется; думаешь, многие так же себя повели? Да брось, - в голосе раздражение проскальзывает – ну, конечно, не долго Ангел держался.
С другой же стороны… Неужели он и правда нечто столь очевидное озвучивать должен? Как можно этой правды не видеть? Все вот видят – и Курта любят, несмотря ни на что. У него есть друзья – что, этого он тоже не знал? И Уоррен очень сомневается, что тех Вагнер так же отталкивает.
Это – обидно и больно, до чертиков, до желания завыть. Но Ангел только сутулится, руками себя обхватывает и принимается палату нервными шагами мерять; крылья сзади подергиваются причудливо в такт, словно отдельной жизнью живут – Уоррен не замечает. Он старается не смотреть – это, черт возьми, главное, пусть Курт и того, как глаза блестят не видит, раз другого очевидного не замечать умудряется.
- Я не понимаю, - признается честно, тихо непривычно – даже для него. – Давай прямо – не можешь или не хочешь? Потому что… Я, черт побери, не понимаю! – крылья взлетают, расправляются с лязгом, блестят в свете ламп – Ангел на миг может опасным показаться, но на деле – никакой агрессии нет, только бессильная, рассеянная злость; на самого себя – срывает просто внутри что-то. – Мы все здесь… Не люди. Неправильные. Но шарахаются все почему-то от меня; из-за этого вот что ли?! – он крыльями встряхивает нервно, раздраженно, прежде чем те за спиной прячутся; пугать Курта не хочется все еще – на подсознательном, наверное, уровне. – Или из-за чего? Я правда не могу понять. Я стараюсь, Курт, как могу – быть другом, общаться, помогать… А все равно – шарахаются. Что я всем сделал, хоть кто-то может рассказать, а? Что я тебе сделал, за что ты… вот так?

Отредактировано Warren Worthington III (2017-01-15 23:28:25)